Наутро я проснулся от настойчивого телефонного звонка. Точный и чёткий Лян Ган сообщал, что будет у меня через час, чтобы я успел привести себя в порядок. Затем — с его помощью позавтракать в ближайшем уйгурском ресторанчике. И вместе с ним дойти до музыкальной лавки Зозулина. А уже там нас будут ждать братья Полужниковы для похода в церковь.

Борис и Юра были рады нашей встрече, но ещё более довольны представившейся возможности встретиться с однокашниками. Они направлялись к церкви вместе с Сашей Тунджой. Борис с Сашей были ровесники и, предварительно созвонившись с православными русскими, уже знали, что сегодня увидят двух своих одноклассниц. Когда-то они очень дружили, даже ухаживали за этими девушками. Но потом разъехались: Борис — в Австралию, Саша — в центральный Китай, а девчата — в Советский Союз.

— Сколько же вы не виделись? — недоумевал я.

— Больше двадцати лет, — улыбнулся Борис, как видно, сам удивляясь мимолётности времени.

— А сколько прихожан обычно собираются по воскресеньям?

— Здешних — человек двадцать, — пожал плечами Борис, — а сколько ещё приедут, не знаю.

— А кто службу проводит?

— Да сами они…

— А священник?

— Нельзя священникам из-за рубежа служить в КНР. Служитель культа здесь должен быть только гражданином Китая. Но, в принципе, он может быть любой национальности.

— То есть если кто-то, скажем, из русских граждан КНР приедет в Россию на обучение, а потом, выучившись в епархиальном училище, вернётся обратно, он может здесь служить?

— Наверное. Я в этих нюансах не разбираюсь.

— Борис, а вы с Юрой вообще православные?

— Нет, — улыбнулся Борис. — Ну, Юра как-то сам по себе. А я с евангелистами нашими дружу. Но разве это так уж и важно? У нас в Австралии русские друг с другом отношения поддерживают, независимо от веры. Иисус Христос для всех один… А вообще-то мы уже поздно приедем. Они там как раз свои книги уже отчитают, и все вместе сядем за стол. Так, чтоб никому не было неловко.

В самом деле, как-то я упустил из виду, что Лян Ган сегодня разбудил меня позже обычного. И по Кульдже мы гуляли, никуда не торопясь. И фотографии с видами Оренбурга, привезённые на диске, я успел сделать в одном из малюсеньких фотосалонов. И раздал их и кульджинцам, и австралийцам. И услышал немало восторженных отзывов о своём родном городе. Да, время потихоньку приближалось к полудню, а наша компания подъезжала на такси к русскому кладбищу. Только не с той его стороны, где жили русские: Лунёвы и Зозулины. А — с обратной, где в скромном уголке стояла такая же скромная, но ухоженная церковь.

Нас ждали. Из глубины двора к калитке спешили улыбающиеся люди. А впереди — две женщины лет за пятьдесят. Как выяснилось, одна из них приехала из казахстанского Джамбула, другая — из киргизского Бишкека. Пока они обнимались с Сашей и Борисом, меня взяли в оборот другие русские: из Кульджи, из Казахстана, из Австралии. Мы не успевали здороваться, представляться друг другу, о чём-то говорить, что-то обсуждать. Как хорошо, что у меня осталось несколько фотографий с видами Оренбурга! Они тут же разошлись по рукам, как лучшие сувениры.

Узнавая о цели моего приезда, новые знакомые тут же вспоминали разные случаи и легенды, связанные с оренбургскими казаками в Кульдже. Мне рассказывали о том, как строили эту церковь, как при её строительстве пришлось переносить в одну братскую три десятка могил (в том числе и казачьих), как надо бы всем вместе взяться за благоустройство этого русского кладбища, которое скоро станет единственным на весь Синьцзян.

В маленьком дворе русской православной церкви царила радостная непринуждённая атмосфера. Не помню, кто среди всего этого шума и гама подвёл меня к подтянутому интеллигентному мужчине в очках и с профессорской лысиной.

— Андрей Фокин, — представился он.

— Вы — хранитель Табынской иконы Божьей Матери?

— Нет, — скромно потупился мой собеседник. — Хранителем этой иконы был мой отец — Кузьма Андреевич Фокин. Он вывез её из России, практически на руках нёс от Оренбурга до Кульджи. И оставался рядом с иконой вплоть до того страшного дня…

— Какого дня?..

Но мне не дали договорить. Кто-то из прихожан громко заявлял, что соловья-де баснями не кормят. Женщины укоряли мужчин, которые всё не могут усесться за стол. Все дружно двинулись к длинному навесу около каменного забора, под которым был расположен длинный стол со скамьями.

На столе располагались разные угощения, в основном, те же китайские острые салаты. Но к моей великой радости, помимо прочих китайских деликатесов, на нашем краю оказалась тарелка с контрабандной полукопчёной колбасой среднего качества и колбасным сыром, привезёнными, как оказалось, аж из Киргизии. По этим нашим родным ещё с советских времён продуктам после местных национальных блюд и дешёвых фруктов стосковался, оказывается, не только я, но ещё и Борис. Ловко пользуясь палочками, мы быстро опустошили тарелку с колбасой и сыром к большому удовольствию борисовой однокашницы Людмилы Ивановны, которая в этот момент рассказывала нам, как удачно прятала продукты при их перевозке сюда через казахско-китайскую границу.

Воскресная трапеза русских прихожан проходила без спиртного, и главным её моментом была явно не еда, а общение всех со всеми сразу. Людям, собравшимся за общим столом, было, в основном, лет за пятьдесят. Молодёжи почти не было, если не считать девочку лет пятнадцати, помогавшую взрослым накрывать на стол.

— Дочка Андрея Фокина, — пояснил мой сосед по столу из числа русских кульджинцев в ответ на вопрос, чья она.

— Подождите-ка, — удивился я, — а сколько лет самому Андрею?

— Пятьдесят девять.

— Так он 1948 года рождения? А его отцу Кузьме Фокину сколько было, когда Андрей родился? Судя по всему, немало, если он вместе с Дутовым икону из Оренбурга вывозил…

— Кузьма Фокин был 1889 года рождения. Ну, тоже, значит, пятьдесят девять, — вычислил мой сосед. — Да вы у самого Андрея спросите. Вон он, кажется, вышел…

Действительно, Фокин, сидевший с другой стороны длинного стола, тихонько вылез со своего места и что-то деловито обсуждал с женщинами, подававшими блюда. Воспользовавшись моментом всеобщей бурной беседы, я как можно незаметнее выбрался со своего места и, обойдя навес, буквально поймал за рукав Фокина.

— Андрей Кузьмич, очень прошу, уделите десять минут, покажите мне ваш храм.

Он был, конечно, очень занят, это было заметно невооружённым взглядом. Но, словно встряхнувшись, он вдруг как-то иначе посмотрел на меня.

— Вас интересует история нашего храма?

— Конечно. Я слышал, что старая церковь была сожжена во время «культурной революции», а эту выстроили совсем недавно. Как она называется?

— Никольский храм русской православной церкви.

— Вот оно что!

Я раскрыл сумку и на глазах Андрея Фокина вынул из неё икону Николая Чудотворца. Зачем? Я не мог объяснить. Просто держал образ, словно показывая здешний храм святому, проделавшему вместе со мной немалый путь от Никольского кафедрального собора Оренбурга до Кульджинской Никольской церкви. Странное ощущение. Мне казалось, будто я перед кем-то отчитывался о большой проделанной работе. И на душе сразу стало легко и спокойно.

Фокин, похоже, уловил моё настроение.

— Эта икона из Оренбурга?

— Да, из нашего главного казачьего храма, Никольского кафедрального. Видите, как всё сходится. Я, честно говоря, и не ожидал…

— Давайте в церковь зайдём, — предложил Андрей.

Внутри храма было прохладно, а потому дышалось легче, чем на раскалённом воздухе. И чисто. И как-то особенно ухоженно. Впрочем, при этом казалось, что храм ещё новый и не обжитый.

— А он действительно новый, — пояснил Андрей. — Три года назад китайцы построили.

— Китайцы?

— Да, представьте себе. Здесь ведь всё централизованно делается. Мы долго просили разрешения у местных властей. Потом обратились в Московскую Патриархию. Оттуда начались переговоры на самом высоком уровне. Из Москвы предложили построить церковь на российские деньги. Пекин ответил, что построит на свои. Русские высказали сомнение, скоро ли? Китайцы пообещали в течение года. А уже через полгода церковь была полностью отделана. Только иконы вноси. В Китае строят быстро.

— Ну, а как же вы без священника?

Фокин только руками развёл.

— А что делать?.. Приезжал к нам батюшка из Жаркента, здесь недалеко, в Казахстане. Но служить ему не разрешили, только — присутствовать на нашей службе. Такие здесь законы. Иностранцам проповедовать запрещается. Только гражданин КНР имеет право служить в храме любой религии. Может, оно и верно. Мы не спорим. Но ни у кого из нас нет духовного образования. Даже минимального. Мы с одной ещё прихожанкой по воскресеньям просто читаем евангелие. Кто приходит, слушает.

— А вы бы не хотели выучиться в России, скажем, в нашем Саракташском епархиальном училище?

Андрей посмотрел мне прямо в глаза таким взглядом, от которого становилось не по себе. Кажется, своим вопросом я задел главную мечту всей жизни этого уже немолодого человека.

— А разве возможно?.. — он отвёл взгляд и произнёс с надеждой и горечью. — Я бы с великой радостью, но вот ведь — возраст. Какой смысл учить меня на седьмом десятке? Лучше уж кого-нибудь помоложе. Да молодые-то у нас не больно в церковь ходят.

— Но выглядите вы, Андрей Кузьмич, моложе своих лет. Да и тут, похоже, после пятидесяти жизнь только начинается. Вот, к примеру, у вас с отцом была большая разница в возрасте?

— Большая, — задумчиво произнёс Фокин. — И мать умерла, когда я ещё маленьким был. Но отец прожил девяносто лет.

— А, говорят, что все хранители Табынской жили долго.

— Но они-то хранили, а мы вот не сохранили… — и он горестно развёл руками.

— Расскажите, что вы знаете про икону. О ней так много легенд сложено.

— Хорошо, — Андрей Фокин аккуратно положил на место церковные книги, случайно оставленные на столике у дверей. — Я расскажу всё, что знаю. Но только имейте в виду, я могу ручаться лишь за достоверность тех событий, где сам принимал участие. Остальное считайте легендой, которую мне рассказывал отец и другие люди. И, знаете, давайте пройдёмся, ну, вот хотя бы по кладбищу. Я вам могилу отца покажу. А то здесь во дворе нам не дадут поговорить…

Мы ходили с Андреем среди кладбищенских холмиков. Он показал несколько братских могил, в которые были перезахоронены русские с других кладбищ. Каменные надгробия попадались редко. И не было понятно, кто именно лежит под этими холмиками.

— Что ж у вас тут никто не обозначен? — не выдержал я. — Надо хотя бы таблички поставить с именами. Или кресты, например, небольшие.

— Нет имён, — грустно произнёс Фокин. — Всё в те дни сгорело: и кресты, и таблички, и церковные книги.